Жанна Эбютерн

(1898-1920)

В 1906 году в богемных кругах Парижа появился молодой итальянский художник, выходец из семьи еврея-торговца, Амедео Модильяни. По свидетельству многих, он был похож на древнегреческого героя: правильные черты лица, худощавая мускулистая фигура, глаза «с золотыми искрами». Плюс эрудированность и незлобивое сердце.

Его успех у монмартрских красоток стал притчей во языцех. Местные жрицы любви чуть ли не вешались ему на шею и с готовностью предлагали себя в качестве моделей для «ню».

Двери официальных художественных салонов оставались закрыты для чудаковатого итальянца и его «неправильных» работ. В 1917 году его персональную выставку (она оказалась единственной в жизни художника), состоявшую практически из одних «обнаженных» картин, закрыла полиция. Официальная критика брезгливо морщилась: «Безнравственно, пошло, безвкусно!» А пока же он расплачивался за завтраки в дешевых кафе своими рисунками, за которыми через десять лет коллекционеры устроят настоящую охоту. Его частенько видели в сомнительных заведениях, где лилось рекой вино и где имелись затемненные уголки для любителей гашиша. Темпераментный Моди то и дело ввязывался в какие-то скандальные истории, становился зачинщиком кровопролитных потасовок, защищая «честь» очередной дамы сердца.

В 1917-м рядом с художником все чаще стала появляться юная девушка с длинными косами, похожая на подростка. В кафе «Ротонда», где обычно Модильяни проводил свое свободное время, она сидела всегда молча, стараясь не привлекать к себе внимания. Маленького роста, женственная, с застенчивой улыбкой, она походила на птицу, которую легко спугнуть.

Жанна Эбютерн посещала курсы живописи при Академии Коларосси, и многие ее работы, отмеченные явной искрой таланта, снискали заслуженные похвалы мэтров.

Выросла она в атмосфере пуританской благопристойности, которая, видимо, насаждалась отцом Жанны (он служил бухгалтером в парфюмерной фирме): преклоняясь перед философами-просветителями XVIII века, он по вечерам морил всех домашних монотонным чтением своих излюбленных страниц.

В июле 1917 года Жанна и Амедео сняли квартиру на улице Гранд-Шомьер. В семье Жанны из-за этого разразилась настоящая буря: родители надолго разорвали отношения с дочерью, так до конца и не примирившись с ее выбором. В богемной же среде все сразу признали Жанну не «подругой», а женой Моди…

Это были годы, наиболее плодотворные для художника. Но заработки оставались такими же непостоянными. Порой не хватало денег на самый скудный обед. Одевалась Жанна очень скромно, но все равно ее находили изящной и женственной даже в обычных и неброских платьях с маленьким вырезом и в туфлях на немодном низком каблуке. Ее лицо казалось еще трогательней и прозрачней оттого, что на нем никогда не было ни пудры, ни краски. Такой ее и полюбил Модильяни.

Но едва ли не больше был он предан своему привычному образу жизни. И уже очень скоро Жанна поняла, что ей не удастся спасти любимого от главной беды – пьянства и наркотиков. После нескольких робких попыток уговорить Амедео серьезно заняться своим здоровьем Жанна окончательно опустила руки. Теперь Модильяни навязывал ей свой образ жизни. Она, отмечают биографы, словно забыла о том, что являлась талантливой художницей и привлекательной женщиной. Впрочем, Моди по-своему компенсировал жене ее страдания, запечатлев Жанну на бесчисленных портретах, рисунках и набросках. Модильяни не просто рисовал свою спутницу, но создал в искусстве ее образ – всегда узнаваемый и ярко индивидуальный.

Весной 1918 года благодаря стараниям друзей Модильяни вместе с Жанной получил возможность выехать на юг, в Ниццу. Здесь в конце ноября родилась Жанна-вторая (Джованна), которая была зарегистрирована как дочь мадемуазель Эбютерн от неизвестного отца. Хотя, если верить биографам, художник неоднократно намеревался оформить как полагается свои семейные отношения. Намерения эти таковыми и остались…

Но и пребывание в теплой Ницце не принесло ни твердых заработков, ни покоя. Нервозную обстановку создавала поехавшая за дочерью мадам Эбютерн: ее чувства к «зятю» не отличались особой приязнью и сердечностью, скорее – наоборот.

После возвращения в Париж Жанна поняла, что снова беременна. На воспитание дочки не было ни денег, ни сил, поэтому малышку отдали на попечение в дом приятельницы. Уверяли себя, что шаг это временный…

Распад личности Модильяни приобретал все более угрожающие масштабы. Ведь еще в детстве у него случались резкие переходы от робкой сдержанности до вспышек возбуждения и взрывов гнева. В приступе ярости он мог с кулаками наброситься на свою верную подругу, а потом часами неподвижно сидеть, уставившись в одну точку. По ночам Жанна обходила окрестные харчевни и, пробираясь между столиками, робко обращалась к знакомым: «Вы не видели Моди?..»

Дочь пишет, что в один прекрасный день друзья «обнаружили Модильяни в постели в нетопленой ледяной мастерской. На постели рядом с ним сидела Жанна, на последнем месяце беременности, и писала его портрет. Везде валялись бутылки и банки из-под сардин».

В середине января 1920 года Амедео почувствовал себя как нельзя более плохо. Его поместили в госпиталь для бедняков, где через несколько суток он и скончался от туберкулезного менингита. Прощание Жанны с Модильяни, по отзывам очевидцев, являло собой душераздирающую картину: она долго-долго смотрела на уже бездыханного Моди, затем, как сомнамбула, направилась к двери, которую друзья поспешно открыли перед ней.

Последние часы собственной жизни Жанна провела в родительском доме. Она ни разу не заплакала, только все время сосредоточенно молчала. Ночью брат Жанны несколько раз заходил к ней в комнату и неизменно заставал ее неподвижно стоящей у открытого окна. На рассвете, около четырех часов утра, она выбросилась из этого самого окна, расположенного на шестом этаже. Ей было всего двадцать два…

Легенда повествует: умирающий художник позвал жену последовать за ним и в смерти, «чтобы быть в раю вместе с любимой натурщицей и вкусить с ней вечное счастье».

Останки Модильяни и его преданной подруги покоятся в общей могиле на кладбище Пер-Лашез. На надгробии надпись: «Верная спутница жизни Амедео Модильяни, которая не захотела жить без него».