Анна Павловна (Матвеевна) Павлова

(1881-1931)

Она выступала во многих странах Европы и Америки, гастролировала там, где никогда даже не слышали о балете. Можно долго перечислять города, восхищенные жители которых рукоплескали русской балерине. А она танцевала для всех: для искателей жемчуга в Австралии, шахтеров в Америке, золотоискателей в Африке, фермеров в Мексике... В начале беспокойного двадцатого века родился ее Лебедь – образ мятущейся души, душевной чистоты и ранимости. Образ, ставший с тех самых пор символом русского балета.

...Утром в последний день января 1881 года в семье прачки появилась на свет ранее положенного срока крошечная девочка. Она казалась столь слабой, что ни акушерка, ни соседки, суетившиеся возле кровати матери, не надеялись, что ребенок выживет. Как обычно, младенца поторопились окрестить и нарекли Анной – по имени святой, праздник которой значился в церковном календаре. Девочка часто хворала, порой жизнь едва теплилась в ее тщедушном тельце. Но заботами матери и бабушки ребенок выжил...

Отца своего, отставного солдата, Анна, или Нюрочка, как ласково называла ее мать, не помнила. Он жил отдельно от них где-то в деревне и спустя два года после рождения дочери умер. Анна Матвеевна (по сцене Павловна) Павлова записана в метрической книге церкви при лазарете лейб-гвардии Преображенского полка как родившаяся от Матвея Павлова, запасного рядового из крестьян Тверской губернии, и законной его жены Любови Федоровны.

Когда имя Павловой стало известно петербургским ценителям балета, вездесущие газетчики принялись намекать на «незаконное» происхождение новой знаменитости. Разве могла такая жемчужина появиться в крестьянской семье, словно бы говорили этим эстетствовавшие балетоманы и критики. Но кто бы ни были ее родители, сама танцовщица отвечала наиболее требовательным вкусам времени: удлиненные линии тела, маленькая головка на изящно выгнутой шее, лицо, отмеченное печатью вдохновения...

Но внешняя хрупкость соединялась с упрямством и воистину несгибаемой силой воли. Долгие годы дни ее были подчинены строгому распорядку: ранний подъем, урок, после него репетиция, короткий отдых и – вечерний спектакль. Это было привычно с детства, с Петербургского балетного училища, куда она поступила десятилетней девочкой.

После окончания училища Анну взяли в Мариинский театр. Мастерство артистки совершенствовалось год от года, от спектакля к спектаклю. Молодая танцовщица приковывала к себе внимание необыкновенной музыкальностью и сдержанностью танца, эмоциональностью и драматизмом. И публика, и критика сразу же заметили ее дарование. Рецензенты газет приводили слова восхищенных балетоманов после выступлений Павловой: «Я сгорел и обратился в пепел! Мир праху моему!»; «Это воздух и шампанское!»

Иногда встречаются робкие упоминания о том, что молодой танцовщице покровительствовал кто-то из императорского Дома Романовых, но история балета об этом умалчивает. Имя избранника ее сердца стало известно, когда у Павловой появился роскошный репетиционный белый зал с портретом Тальони, – Виктор Дандре.

Странные на первый взгляд отношения существовали между нею и этим блестящим предпринимателем. Они любили друг друга, но вопрос о браке оставался открытым. Сначала потому, что он и она были людьми разных общественных положений: он – аристократический потомок старинного французского рода, принятый в среде высшего столичного общества, а она – дочь прачки и солдата...

В своих воспоминаниях «Несколько строчек из моей жизни» Павлова писала:

«Почему я не выхожу замуж? Ответ очень простой. По-моему, истинная артистка должна жертвовать собой своему искусству. Подобно монахине, она не вправе вести жизнь, желательную для большинства женщин».

Но именно несгибаемой Анне принадлежат слова:

«...подходящий муж для жены – это то же, что музыка для танца».

Искренне привязанная к Дандре, Павлова вела себя с ним как капризный ребенок – бранила, гнала прочь, потом просила прощения, неизменно получая его, и... все начиналось сначала. На этих принципах во многом и строились их отношения, не отражавшиеся, впрочем, ни на танцах Анны Павловны, ни на деятельности Дандре.

…В каждый новый спектакль Павлова вносила много нового, своего. В 1902 году она создала совершенно необычный образ Никии в «Баядерке», истолковав его в плане высокой трагедии духа. И, надо сказать, эта трактовка изменила сценическую жизнь всего спектакля. То же самое произошло и с Жизелью, где психологизм трактовки приводил к поэтически просветленному финалу. А зажигательный, бравурный танец других ее героинь – Пахиты, Китри – стал образцом исполнительского мастерства.

«…Г-жа Павлова пришла для того, чтобы я показал ей сцену безумия в «Жизели», – отмечал в своем дневнике знаменитый балетмейстер Мариус Петипа. «Павлова приходила просить меня присутствовать в пятницу на репетиции «Корсара», – читаем другую запись. – Она нуждается в моих советах».

И 86-летний Мариус Иванович, страдающий многими старческими хворями, не мог отказать ей. Пренебрегая всеми официальными рангами, Петипа уже в начале 1900-х считал Павлову «первой балериной» театра. Отчасти и этим объясняются его натянутые отношения с примой – Матильдой Кшесинской.

«В течение многих лет я был ее партнером, – вспоминал танцовщик Лаврентий Новиков, – и меня всегда поражало ее умение выражать тончайшие нюансы настроения и духовную жизнь человека во всех ее проявлениях». Знаменитая Тамара Карсавина, танцевавшая на одной сцене с Павловой, подчеркивала в своих мемуарах: «Многие балерины удовлетворяются тем, что нравятся публике блеском и бравурностью исполнения. Павлова же завоевывала сердца своей неподражаемой грацией, утонченностью, каким-то не поддающимся описанию волшебством, какой-то одухотворенностью, присущей только ей одной».

Павлова изнашивала до двух тысяч пар туфелек в год. Отправляясь в очередное заокеанское турне, балерина брала с собой огромное их количество. Через пару дней после выхода парохода в море она начинала примерку, и скоро десятки пар валялись на полу: через секунду выяснялось, какие из туфель не годятся.

«Хрупкая на сцене, она была подобна динамо: постоянно отдавая энергию, возобновляла ее изнутри, – писал пианист и дирижер Уолфорд Хайден. – Болезненная с виду, она не была болезненной: хрупкое сложение сочеталось с крепкими мускулами. Но то, что она делала, было бы невозможно даже для самого мускулистого атлета без ее сверхъестественной нервной силы. В течение более двадцати лет она, почти не отдыхая, день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, давала по восемь-девять спектаклей в неделю, сопровождавшихся репетициями. Неустанно путешествуя, иногда даже не высыпаясь, она выполняла большую физическую работу, чем можно ожидать от самой сильной женщины».
«В течение трех часов я сидела в напряжении и замешательстве, наблюдая изумительную ловкость Павловой, – вспоминала Айседора Дункан, которой довелось наблюдать за ежедневным экзерсисом балерины. – Она казалась эластичной и сделанной из стали. Ее прекрасное лицо приняло суровое выражение мученицы. Ни разу она не остановилась ни на минуту... Когда пробило двенадцать часов, был приготовлен завтрак, но за столом Павлова сидела белая и бледная и почти не прикасалась к пище и вину. Признаюсь, я успела проголодаться и съела много пожарских котлет. Павлова отвезла меня обратно в гостиницу, а затем поехала в Императорский театр на одну из бесконечных репетиций. Очень утомленная, я бросилась в кровать и заснула крепким сном, благословляя свою звезду, что милостивая судьба не наградила меня карьерой балетной танцовщицы».

В часы редкого досуга Павлова занималась скульптурой – лепила фигурки, изображавшие различные моменты танца. С одной из статуэток Павловой на Императорском фарфоровом заводе сделали копии, и их охотно покупали. Но когда у балерины просили разрешения показать ее работы на выставках, она отвечала, что не может поставить под ними свое имя, так как они недостаточно художественны для этого.

Смена настроений, иногда прямо противоположных, притом как будто беспричинная, даже близких людей Павловой приводила в недоумение. Она быстро наполнялась энергией и еще быстрее расходовала ее, мгновенно вспыхивала и так же мгновенно остывала. И очень не любила распространяться о своих чувствах и переживаниях… По рассказам, в последние годы жизни балерина часто мучила себя одним и тем же вопросом: «Не лучше ли мне было иметь ребенка?» И уж совсем грустными кажутся ее слова о том, что «счастье – это мотылек, который чарует на миг и улетает».

Как и другие великие артисты, Анна Павловна считала, что восхваление без меры оказывает на труппу разлагающее действие, и сердилась на зрителей и критиков, если похвалы очередного спектакля не были, по ее мнению, заслуженными. Но сама она уже не могла обходиться без поклонения, восторженных рецензий и бурных оваций.

…Гастроли Павловой в Стокгольме были ее первым выходом на европейскую сцену. Шел 1907 год. Спонсировал скромную труппу… финский промышленник, владелец шоколадной фабрики Карл Фацер, настоящий любитель балета. Каждый вечер в Королевскую оперу являлся Оскар II, король шведский, автор исторических трудов, поэт, драматург и литературный критик, учредитель шведского ордена «За заслуги перед искусством». Анна Павлова, хотя и наслышанная о его демократизме, была несказанно удивлена, получив его приглашение посетить его во дворце. Всеобщее изумление вызвала в труппе присланная за гостьей королевская дворцовая карета.

В 1908-м состоялось второе заграничное турне Павловой. На этот раз труппа посетила Лейпциг, Прагу и Вену. В Европе заговорили о великолепном русском балете.

В 1910 году Анна Павловна, покинув Мариинский театр, создала собственную труппу, которая с триумфальным успехом выступала во многих странах. Свою главную цель «божественная Анна», как называли ее в восторженных рецензиях, видела в том, чтобы знакомить мир с русским балетом. Еще при ее жизни критики в Европе и Америке единодушно признавали, что Анна Павлова представляет собой уникальное явление: она впервые превратила академический танец в массовый вид искусства, близкий и понятный даже самой неподготовленной публике.

Последний раз на сцене Мариинки балерина выступила в 1913 году в партии Никии, а последние ее гастроли в России состоялись в 1914-м в Москве, в Зеркальном театре сада «Эрмитаж». После этого балерина навсегда покинула Россию.

На какое-то время они с Дандре расстались. Дела у Виктора шли неважно, и в конце концов его ждала долговая яма. Анна сразу же поспешила на помощь любимому человеку: продала белый репетиционный зал, где была так счастлива, и драгоценности. Вырученной суммы, огромной по тем временам, как раз хватило на то, чтобы освободить Дандре из тюрьмы.

...Однажды в окрестностях Лондона она увидела Айви-Хауз – «Дом, увитый плющом», и арендовала его. Особняк некогда принадлежал знаменитому английскому художнику Джону Тернеру. Дом этот так понравился Анне Павловне, что она решила его купить; из Петербурга перевезла всю мебель и постаралась создать здесь уютную обстановку, напоминавшую ей Россию.

Осенью 1912 года в Айви-Хауз прибыл Виктор. Санкт-Петербургская судебная палата вынесла решение отстранить его от должности. В Лондоне Павлова и Дандре наконец стали мужем и женой. Но в доме балерины ее супруга знали как управляющего делами, импресарио, или менеджера, как говорили англичане. С первого же дня пребывания здесь Виктор Эммануилович взял в свои руки все театральное дело Павловой, а оно было немаленьким. Владея романскими языками, удивительно работоспособный Дандре заменял собой целую канцелярию с дюжиной служащих и помощников.

...Сейчас в павловском доме, чье состояние, к слову, оставляет желать лучшего, размещается университетское общежитие. На одной из стен – табличка с короткой надписью: «Айви-Хауз». Анна Павлова жила здесь в 1912-1931 гг.».

Свой дом на чужбине Павлова считала временным пристанищем. Она покидала Айви-Хауз по нескольку раз в год и отправлялась в родной Петербург, когда наступал театральный сезон. Обосновавшись в Лондоне и имея балетную студию, в которой она учила детей, Анна Павловна приезжала в Россию на гастроли. Платили ей по количеству прошедших спектаклей. Первая мировая война и революция удержали балерину от возвращения на родину…

Бывая на гастролях в разных частях света, Павлова привозила в свой дом цветы, семена, маленькие деревца и высаживала их в саду. Неравнодушной оставалась и к птицам, покупая попугаев и всяких заморских пичужек; в саду по ее указанию строились вольеры для крылатых друзей. Но птицы подчас не приживались и погибали, что крайне расстраивало Анну Павловну. Несколько лет жил на пруду ее любимый лебедь – белоснежный Джек. Он ходил за хозяйкой по саду, как собака, и любил брать из ее рук лакомства.

...Любимым праздником для балерины всю жизнь оставалось Рождество: оно всегда связывалось в ее сознании с Россией. Где бы ни заставал балерину сочельник, она непременно наряжала елку и заранее покупала всем подарки. Елку устанавливали и наряжали даже на палубе корабля, который вез труппу на гастроли в далекую Австралию или в Южную Африку. Русский повар Владимир готовил гречневую кашу, биточки в сметане, осетрину, нарезал черный хлеб…

Через американское общество помощи России Анна оказывала поддержку труппе Мариинского театра: покупала и отсылала в Петербург чулки, платья, сахар, муку. Артисты боготворили Павлову, пока балерина Викторина Кригер, вернувшаяся из эмиграции, где она танцевала у Павловой, не выступила с протестом: «Как мы можем брать подачки от каких-то белоэмигрантов!» Администрация Мариинки известила Павлову об отказе принимать ее помощь.

Ее «с триумфом встречали везде, куда бы она ни приезжала, – пишет голландский художник Жан Томассен в своей книге «Анна Павлова. 1881-1931. Триумф и трагедия супер-звезды». – А всего она посетила с гастролями 44 страны. Она считалась одной из самых знаменитых и высокооплачиваемых танцовщиц своего времени. У нее была труппа, балетная школа, любимые лебеди, которые плавали в небольшом искусственном озере... Она обожала лебедей, наверное, потому, что обессмертила свое имя танцем «Умирающий лебедь».

Когда Камилл Сен-Санс посмотрел Павлову, танцующую его «Лебедя», он добился встречи с ней лишь для того, чтобы сказать:

«Мадам, когда я увидел вас в «Лебеде», я понял, что написал прекрасную музыку!»

В 1914 году Павловой исполнилось тридцать три года. Она уже пятнадцать лет работала на сцене. Щедро одаривая радостью других, сама балерина переживала тяжелую драму. Она оставалась русской танцовщицей, но, оторванная от всего, что питало ее творчество, не могла углублять и развивать его. Новых балетов в ее репертуаре не появлялось, повторялись старые, а чаще она ограничивалась только концертными номерами. Изо дня в день, почти до самой смерти, Павлова давала по восемь-девять спектаклей в неделю. Ее выступления обычно состояли из адаптированных, с каждым годом все более упрощающихся балетов.

...20 января 1931 года Анна Павлова впервые за всю свою сценическую жизнь пропустила спектакль. Она не вышла на сцену в Гааге, о чем мгновенно стало известно даже за океаном – в США. Воспаление легких перешло в гнойный плеврит. У кровати балерины днем и ночью дежурили врачи. Последний раз, приподнимаясь на постели, как будто готовясь встать, она прошептала: «Приготовьте мой костюм Лебедя».

То была холодная ночь 23 января 1931 года. Анне Павловой оставалась всего неделя до ее пятидесятилетия. Ее великому искусству уже было даровано бессмертие...